С журналистом Георгием Марковым мы познакомились на одной из пресс-конференций. Позже я узнала, что Джерри – ЛГБТ-активист. Поскольку в украинском обществе тема видимости представителей различных меньшинств до сих пор остается полузапретной, мы поговорили с Георгием о непростом пути к принятию себя, тонкостях терминологии, активизме и процедуре смены пола и документов.
– Когда вы впервые задумались о своей идентичности?
– Начну рассказ издалека: с определения гендера. Если коротко, гендер – это способ социализации пола. Ошибочно полагать, что мужчина или женщина – это только гениталии. Есть что-то большее, за понятиями мужчины и женщины всегда стоят социальные и культурные явления. Все вместе и есть гендер. Отсюда гендерная идентичность – гендер, в котором я себя вижу, ощущаю и считаю его своим. Трансгендерность – это явление, когда человек меняет какие-то параметры своего биологического пола в соответствии с гендерной идентичностью.
– Получается, с понятием «пол» не все так однозначно?
– Это понятие включает очень много вещей. Есть генитальный, гонадный, морфологический, даже юридический пол. Поэтому меня удивляют фразы вроде «сменить пол». Я обычно спрашиваю: «Какой именно пол вы имеете в виду?». Принято считать, что трансгендеры – это люди, которые меняют свои гениталии. На практике же это не соответствует действительности. Операция на гениталиях стоит баснословных денег (около 100 тыс. грн. в Украине и более 50 тыс. дол. в США. – Прим. автора). До нее доходят единицы: ведь нужно найти не только средства, но и квалифицированных врачей. А вот для социализации в желаемом гендере достаточно гормонотерапии.
– Как ты осознал свою трансгендерность?
– Я не знал такого слова. Поэтому изначально не мог осознать именно трансгендерность. Думаю, знание терминологии помогло бы мне в поисках себя, которые начались в подростковом возрасте. Именно тогда я задумался о том, кем являюсь. У меня были серьезные отношения с девушкой. Я боялся их афишировать, меня мучили страхи о том, что будет, если узнают родители. Поначалу страдал от ощущения собственной неправильности и ненормальности, думал о гомосексуальности, не о трансгендерности. После разрыва тех отношений мне стало казаться, что я просто потерял часть себя. И пришлось изобретать себя заново.
– Можно ли сказать, что разрыв этих отношений только подстегнул в поиске себя?
– Частично да. Я начал двигаться в сторону маскулинности: подстригся, сначала не совсем коротко, но все равно это казалось радикальным, ведь у меня были длинные волосы. Потом стал выбирать одежду унисекс.
– Но ты по-прежнему не думал о трансгендерности?
– Нет, я просто делал так, как считал нужным и правильным. Мне было хорошо, по правде говоря, становилось все лучше и лучше.
– Ты не искал специализированную литературу, информацию в сети?
– Поначалу я прочел много «литературы», где трансгендерность определялась как врожденное явление. Якобы во время внутриутробного развития происходит гормональный дисбаланс у матери, и это отражается на ребенке. Есть еще версия, будто трансгендерность – это сбой в ролевых моделях, которые ребенок усваивает в самом раннем детстве. Сейчас я думаю, что это просто есть. Сначала бился над тем, чтобы найти причину: почему я именно такой? А потом вдруг понял: а зачем мне нужна эта причина? Я есть. И я такой. Зачем мне искать причину своего существования именно в таком осознании себя? Мне хорошо, мне комфортно. Это уже само по себе достаточный повод быть.
Первым знакомством с терминологией было слово «андрогин». Уже не помню, как это случилось. Смотрел какую-то передачу. Она стала просто шоком: оказывается, такие люди, как я, существуют! Я жил, думал, что больной на голову. И тут вдруг! Меня так вдохновило это шоу! Я нашел этих людей в соцсетях, стал их читать. Сейчас мне все это кажется смешным: ну как и зачем искать оправдания своему существованию? Но тогда это был просто прорыв в моем сознании: я не один!
– Ты просто смог наконец-то отнести себя к какой-то группе.
– Мне просто хотелось поддержки и понимания. На тот момент у меня была всего одна подруга. Мы с ней общаемся до сих пор. Она меня поддерживала, знала, кто я. Но не могла меня понять просто потому, что не имеет аналогичного опыта. И вдруг я узнаю о существовании людей, которые не просто имеют опыт, похожий на мой, но еще и делятся этим опытом.
– Ты задумался о гормонотерапии именно тогда?
– Нет, тогда для меня все это было еще очень страшно. Я зависел от внешних факторов, в первую очередь от внешней оценки моей идентичности. Особенно от родительской. Я не мог себе позволить даже думать, что сам решаю, как мне реализовать, проявить свою идентичность.
– Как твоя семья отреагировала?
– Каминг-аут (процесс открытого и добровольного признания человеком своей принадлежности к сексуальному или гендерному меньшинству. – Прим. автора) рано или поздно происходит у всех. Я считаю, его нужно делать. Ведь очень сложно жить в плену каких-то страхов, фантазий о том, какой же будет реакция твоих близких. К сожалению, многие живут в такой гомофобной и трансфобной среде, что порой процесс признания кажется невозможным. Сначала делал каминг-аут как человек, которому нравятся девушки.
– То есть как лесбиянка?
– Нет. Тут надо сказать, что гендерная и сексуальная идентичности не связаны. Есть трансгендерные мужчины-геи, есть гетеросексуалы, есть бисексуалы. То же самое и с трансгендерными женщинами. Например, я – трансгендерный мужчина-гетеросексуал. А вот когда я рассказал родителям, что мне нравятся девушки, они, скорее всего, восприняли меня как лесбиянку. Из-за отсутствия информации они, возможно, думали, что трансгендерность и гомосексуальность как-то связаны.
– Когда ты сообщил семье о трансгендерности?
– Трансгендерный каминг-аут произошел гораздо позже. Как только я утвердился в своей идентичности, поговорил с родителями. Это было очень сложно. Не могу сказать, что у меня самые транс- или гомофобные родители в мире. Есть ситуации гораздо хуже, чем моя. То, что нам было нужно в этой ситуации, – это справиться со своими эмоциями и только потом пытаться найти общий язык. Но мы не могли друг друга понять, ведь у каждого были свои переживания, своя боль и своя версия событий. Я всегда был очень ответственным, старался оправдывать ожидания родителей. А в ситуации каминг-аута понял, что это, грубо говоря, не просто двойку получить. Моя самоидентификация кардинально отличается от того, чего ожидали от меня родители.
– Как будто ты получил двойку по родительским ожиданиям?
– Ага, даже не двойку, а кол, еще и без права пересдачи. Мне было очень тяжело. Пришлось учиться отделять себя от родительских ожиданий. Понадобилось очень много работы над собой, чтобы понять, где находятся мои границы, а где – границы моих родителей. К счастью, я нашел психотерапевта, который мне помог найти в себе силы идти дальше. Моя ситуация все же отличается от большинства. Даже тот факт, что я сейчас в интервью рассказываю о своем опыте трансгендерности, занимаюсь активизмом, уже говорит о том, что у меня есть немалая поддержка.
– В ком и в чем ты нашел поддержку?
– После переезда в Днепр (Георгий родом из Запорожья. – Прим. автора) у меня появился надежный фундамент: друзья, которые поддерживают во всем. Я нашел понимающее и принимающее окружение. Без этой поддержки мне было бы сложнее социализироваться.
– А как же твои родители?
– Я понял, что в общении с родными все же инициатива должна исходить именно от меня. Ведь у моих родителей нет того фундамента поддержки, тех инструментов для общения, которые есть у меня. Они очень стараются. Как могут, работают над принятием своего ребенка. Такие вещи не случаются сразу и мгновенно. Они до сих пор обращаются ко мне как к дочери.
– И как тебе с этим?
– Тяжело. Вообще очень важный момент для трансгендерных людей – ощущение «я есть». У тебя есть новое имя, и в нем как будто запрос к людям: принимают они тебя или пока что нет. Когда к тебе обращаются так, как ты просишь, ты получаешь подтверждение своего существования. А когда называют старым именем – кажется, что разговаривают не с тобой, а непонятно с кем.
– Как будто человек общается с собственным представлением о тебе?
– Да. Не с настоящим тобой, а просто с какой-то интерпретацией. Конечно, с такими людьми сложно.
– Но с родителями ты поддерживаешь отношения?
– Конечно. Родители – это другое. Здесь, на мой взгляд, нужно искать компромисс.
– У тебя есть бабушки и дедушки? Как они относятся к твоему выбору?
– Да, у меня есть бабушки. Никакого каминг-аута я для них не делал. На мой взгляд, им это и не нужно. Они не глупы, пожили свое. Но с ними, как ни странно, мне комфортно, хотя они обращаются ко мне как к внучке Яне. Но в общении с ними нет никакого насилия. Они, в отличие от родителей, не пытались меня переделать.
– Как ты решил изменить имя и фамилию?
– Это был длинный процесс. Начал с социальных сетей, у меня была страница ВКонтакте, где я называл себя Джерардом Веем. Это солист моей любимой группы, я немного на него похож. Подруга звала меня Джерри. А потом, по аналогии с Джерри, я придумал себе имя Георгий. Поначалу был Георгием Артуровым, а потом сменил фамилию на Марков. С фамилией на самом деле все просто – мне очень нравится имя Марк, вот я и стал Марковым.
– Ты уже сменил документы?
– Еще нет. Я уже имею полное право это сделать: медицинское свидетельство есть. Но по техническим причинам я просто не успел.
– Какова процедура смены документов?
– В Украине процедура смены документов непростая. Не так давно, до Ульяны Супрун, условия были дикими: обязательная стерилизация и месяц в стационаре в психиатрической больнице. Потом запрет на усыновление детей и заключение брака. Сейчас процедура изменилась, она не идеальна, но это уже прорыв. Главная проблема – найти компетентных докторов, дружелюбных к транс-людям. У семейного врача нужно получить направление к эндокринологу и психиатру, хирург и психотерапевт – по желанию. Психиатр ставит диагноз. Хотя протоколы еще не изменились, там до сих пор прописано, что врач должен наблюдать человека два года для постановки диагноза. В Киеве, например, предлагают полежать несколько недель в стационаре психиатрической больницы и доплатить врачу, тогда диагноз и справку можно получить быстрее.
– А какой диагноз ставит психиатр?
– F-64, транссексуализм. Этот диагноз, кстати, находится в процессе изъятия из международной классификации болезней. В Украине транс-люди все еще официально имеют психическую патологию. В мире есть диагноз «гендерная дисфория», он более легкий.
– Итак, с диагнозом от психиатра нужно идти к эндокринологу?
– Да, этот доктор назначает гормональную терапию, которая обязательна для смены документов. К хирургу можно идти по желанию, если человек планирует менять свое тело еще и с помощью операций.
– А что делать дальше?
– Со справками от психиатра и эндокринолога возвращаемся к семейному врачу. Он подписывает окончательное свидетельство. Хотя, согласно протоколу, его должна утвердить специальная комиссия. Но на практике такие комиссии не функциональны из-за отсутствия компетентных специалистов. Ты приходишь к группе врачей, которые понятия не имеют о том, что такое гендерная дисфория, говоришь, нужно делать так и вот так. Если врачи адекватные – они подписывают документы. Если нет – выбор невелик: попытка взятки или поиск других врачей.
– Ты нашел нужных врачей в Днепре?
– Эндокринолога я нашел в Днепре, к психиатру ездил в Запорожье.
– Можно ли сменить пол в документах в обход медсвидетельства?
– Официально нельзя. Но говорят, документы можно просто купить. Хотя лично я не представляю, сколько нужно заплатить за смену пола в паспорте. Возможно, в РАГСах просто не сформулировали цену, потому что не было запросов. Когда я подал документы, мне с ужасом сообщили, что мое заявление – второй случай за 25 лет.
– Ты занимаешься активизмом. Он направлен только на ЛГБТ или есть еще какие-то векторы?
– В этом плане я разделяю политику организации, которую представляю (общественная организация «Инсайт». – Прим. автора). Мы занимаемся не только защитой прав ЛГБТ. Уделяем внимание всем дискриминируемым группам. Не секрет, что в Украине люди подвергаются дискриминации по разным признакам: наличию инвалидности, этническому, половому, расовому, религиозному и так далее. С этим нужно что-то делать, потому что на месте одной дискриминируемой социальной группы всегда может оказаться другая. Например, мы проводим «Фестиваль Равенства», эта платформа касается не только и не столько ЛГБТ-сообщества. Мы говорим о разных вещах, например, о гендерно обусловленном насилии, дискриминации по расовому, этническому и другим признакам. Предоставляем разные виды поддержки, в частности психологическую и юридическую. Сейчас занимаемся созданием площадки для транс-людей в Днепре.
На Фестивале Равенства
– Ты участвуешь в киевском прайде?
– В этом году был мой первый прайд. Думаю, это очень важное мероприятие, как бы его ни критиковали. На мой взгляд, нам нужно стремиться к тому, чтобы прайд в Украине был более политизирован, чтобы он с каждым годом все больше становился похожим на правозащитный марш. Нам, к сожалению, в сфере прав человека совершенно нечего праздновать.
Киевский прайд-2018
– Ты был на подобных мероприятиях за границей?
– В этом году я побывал на стокгольмском прайде и только утвердился в своих взглядах о том, к чему нужно стремиться нам в Украине. К слову, в Швеции когда-то тоже для смены пола была обязательна стерилизация, сейчас же все изменилось. Там прайд – это праздник. Прежде всего потому, что людям есть что праздновать. В то же время прайд в Стокгольме не теряет своей правозащитной сути. Например, я шел в составе колонны под названием «Marching for those, who can’t” (“Маршируя за тех, кто не смог”). Это напоминание о людях, которые в своих странах пока что не могут открыто заявить о принадлежности к ЛГБТ из-за угрозы насилия и дискриминации. Участники этой колонны одеты в черно-белое, рты у них символически заклеены скотчем.
Во время прайда в Стокгольме в составе колонны “Marching for those, who can’t”
– В Стокгольме есть праворадикалы или люди, подобные им?
– Там были представители оппозиции. Возможно, человек десять. Они стояли с плакатом и кричали свои лозунги. Поскольку я не знаю шведского, то не могу сказать, о чем эти лозунги. В любом случае все имеют право высказывать свою точку зрения. Ровно до того момента, когда эта точка зрения начинает нести угрозу достоинству, жизни и здоровью другого человека.
– Ты сталкивался с дискриминацией на почве трансгендерности?
– Раньше ко мне подходили какие-то люди и в довольно грубой форме требовали сказать, мужчина я или женщина. В таких случаях за меня заступались друзья, обычно их реакции было достаточно. Поскольку у меня пока что еще документы женщины, иногда в официальных организациях слышу обвинения в том, что пользуюсь чужим паспортом. Вроде «Эй, парень, иди отсюда, у тебя в паспорте написано женское имя!».
– Как думаешь, в Украине возможно создание общества, где люди с уважением относятся к идентичности другого?
– Думаю, да. Вопрос только во времени. Я со своей стороны стараюсь делать все максимально возможное.